Вера Мосова - Ходила младёшенька по борочку
И гостья начала рассказывать. Похвалилась, что у мужа дела идут хорошо. Знатным мастером он стал, отбою от заказов нет, а потому и времени свободного почти не бывает. Теперь вот пришла пора для себя постараться. Хочет он новым домом её удивить. Уже и рисунки сделал, оградку да ворота кованые мастерить собирается, а ещё скамейку в садик. И в доме перила витые задумал на лестницу поставить. Как это, мол, кузнец да без кованых изделий живёт? Не всё на заказ работать, надо и для семьи постараться. Сейчас там ремонт большой в доме учинил. Двух работников нанял, чтоб всё обустроить. Порадовать Марусю задумал.
У Нюры тоже всё замечательно. Она полностью занята семьёй. С четырьмя-то детками хлопот хватает. Нянек она не очень жалует, всё самой надо. Со старшими гувернантка занимается да ещё какие-то учителя приходят. Скоро их в гимназию отдавать будут, вот и готовят. Павел Иванович насчёт образования строг, хочет, чтоб дети его непременно высот достигли. Уже и маленькую Анфису к наукам приобщать начал. И не только грамоте обучают, а ещё и музыке да танцам. А старшие-то уже по-французски лопочут – такая умора!
Стёпка по-прежнему у них работает. За главного кучера теперь, с тех пор, как Силантьич совсем занемог. Павел Иванович предлагал пристроить парня по горнозаводской части, зря, мол, что ли образование-то ему давал. Но Стёпка отказался, дескать, с конями ему сподручнее. Он как с Глашей своей обвенчался, так Нюра и попросила мужа поселить их во флигеле. Тот не противился, и все довольны, всем хорошо. Глаша-то теперь при Прасковье, на кухне помогает. Правда, помощи от неё не лишку – на сносях уже молодуха, вот-вот разродится. В общем, Степан скоро отцом станет. Так всё и устроилось.
Василий порадовался за дружка своего, которого жизнь с детства не жаловала, пусть хоть теперь у него всё сладится. Знал он, почему Стёпка не уходит из дома Павла Ивановича. Это он так свою благодарность за участие в его судьбе выказывает, хочет быть полезным. К тому же, если честно, в училище-то парень не сильно к наукам рвался, не было у него к ним такого интереса, как у Василки. Но Павел Иванович велел учиться – вот он и следовал его воле. И Нюру Стёпка уважает, всё ради неё сделает. Кабы не она, так неизвестно, что бы с ним сейчас было.
А Маруся в это время любовалась братцем своим меньшим. Вот, поди ж ты, росли в одной семье, на одних полатях спали, а и не ведали, что парень-то у них дворянских кровей. Никому и в голову это не приходило. И матушка с батюшкой молчали, тайны своей не выдавали. А уж дед Степан как его любил! И в лес, и на рынок его с собой брал. И корзины плести научил мальца, тот из дедовой малухи и не вылезал целыми днями, чуть что – уже скорей к деду бежит. Ну, разве могло кому-то в голову прийти, что парень-то у них приёмный? Не появись Иван Филимоныч, так и не раскрылась бы никогда эта тайна. А без него и монашка бы промолчала.
В избу вошла Тюша. Анфиса тут же и её усадила за чай. Маруся исподволь поглядывала на невестку, и, как всегда, видела в ней Лушу. Никак не могла она привыкнуть к такому сходству сестёр. С Лушей-то они сильно подружились перед самой её смертью. И та Марусе нравилась, понятливая она была, мудрая. Легко с ней было. А с Тюшей они общались мало, да и виделись-то всего несколько раз.
– Ну, что ты, золовушка, всё на меня поглядываешь? С Лушей сравниваешь? А стоит ли? Прошлое – в прошлом, а мы живём новым днём, – сказала вдруг Тюша с доброй улыбкой.
И Маруся улыбнулась в ответ – вот так же и Луша когда-то удивляла её своей открытостью и непредсказуемостью. А сёстры-то не только внешне похожи, оказывается!
За окном послышался конский топот и скрип телеги. Подъехал Иван. Тюша выскочила на крыльцо, остальные потянулись за ней, удивлённые такой реакцией.
– Почему ты один, Ванечка? Где дочка? – с тревогой спросила она.
Иван развёл руками:
– Прости, Тюша, не нашёл я её. Решил воротиться – вдруг она уже дома?
– Как не нашёл? Куда она подевалась? Сбежала? А коконька что говорит? – сыпала вопросами Тюша.
Тут вмешалась Анфиса:
– Давайте-ка все в избу, там и поговорим, нечего на ходу беседы разводить.
Все послушно воротились в дом. Последним вошёл Иван. Усевшись на лавку, он, с волнением начал свой рассказ:
– Приехал я к коконьке, а та меня в слезах встречает, мол, Любушка пропала. И поведала, что та вчера ушла в бор погулять, она туда почти каждый вечер ходила, по дому, говорит, сильно тосковала. Но всегда возвращалась засветло, а вчера не вернулась. Я, первым делом, тоже решил, что сбежала девка, не вынесла ссылки. А тётушка Пелагея говорит, что не могла она сбежать. Всё ждала, когда я за ней приеду, по дому скучала, но бежать не собиралась. Смиренно ждала. И тётке хорошо помогала. Подружились, говорит, они. Хвалит тётка Любушку. Правильная, говорит, девка у нас. Смелая, порой даже дерзкая, но душевная. А то, что за себя постоять может, это даже и хорошо. Это коконька так сказала. Это, говорит, они её обидели, кержаки проклятые! Стал я пытать, что за кержаки. Зотей Казанцев, мол, рыжий бес, всё за ней по пятам ходил, покою не давал. А она над ним только посмеивалась. А потом вдруг дед его стал наведываться, требовал оставить парня в покое да грозился, что хуже будет. Вот этот, мол, супостат и сотворил чего-то с Любушкой. Коконька всю ночь глаз не сомкнула, а как рассвело, она к бору и направилась. Платок вот Любушкин там подобрала, – и Иван вынул из-за пазухи белый платок в мелкий синий цветочек.
Тюша схватила его и в голос зарыдала:
– Девонька моя родная, это ж я, дура, тебя сгубила! И зачем только я тебя туда отправила?!
Анфиса подала Тюше стакан воды и спросила Ивана, что же дальше было.
Он глубоко вдохнул и продолжил:
– Пошёл я к этим Казанцевым, злой, как собака. Дед сразу отпираться стал, дескать, не трогал я вашу цыганку. Ну, тут я и взревел! Какая она цыганка!? Дочь она моя! Русская она! Старик струхнул. Видать не думал, что за неё кто-то заступиться может. А когда я сказал, что сейчас же в полицию еду и вернусь сюда с урядником, тот и вовсе испугался. С этими раскольниками у властей разговор короткий, мигом разберутся, да так, что мало не покажется. Стал дед говорить, что ничего он не делал, вера, мол, его не позволяет никакого насилия. Вот в участке, говорю, и будешь про свою веру рассказывать, если сию же минуту дочь мне не вернёшь. Тут выскочил из избы этот рыжий парень да на деда возопил, что тот сам грозился извести девку, если внук её не оставит, что, окромя него, некому было её обидеть. Тут уж дед не на шутку испугался и сознался, что он просто намекнул какому-то мужику, что неплохо бы эту цыганку умыкнуть отсюда. Но сам, мол, ничего не делал. Тогда я его за грудки схватил и стал требовать, чтоб сказал мне, где мужика искать. А мужик-от пришлый, из возчиков, уголь от углежогов возил на завод. Может, тагильский, может, ещё откуда подальше – много их тут подряжается. Имени он тоже не знает. Попробуй теперь сыщи его!
Тюша уже рыдала без умолку:
– Девочка моя! Любочка, солнышко моё! Да что же с тобой приключилось-то?! Жива ли ты ещё?! Да как же я сама дочь родимую из дому спровадила на верную погибель? Да что же теперь будет-то?! Да где ж тебя искать-то, девонька моя? От беды хотела отвести, а сама же беду и накликала!
– От какой беды-то вы её туда отправили? – спросил в недоумении Василий.
– Не слушай ты её, с горя это… не знамо что несёт баба, – ответил Иван, укоризненно глянув на жену. – Просто в помощь девку к коконьке посылали. Кто ж знал, что так получится?
Глава 7
– Чё с девкой-то делать будем, Назар? – сквозь пелену боли донеслось до Любочки.
Она с трудом разомкнула веки, но ничего не увидела. Какая-то грязная тряпица неприятно касалась лица, голова гудела. Судя по толчкам, Люба поняла, что она лежит в телеге, которая быстро катится по ухабам. Пахло конским потом и углем.
– А я почём знаю? – раздался другой голос. – Кто тебя просил по башке-то её бить с такой силой? А ну, как она не оклемается теперь? В тюрьму захотел?
– Ты чё, Назар?! Какая тюрьма? Старик ведь сказал, что её никто не хватится, приезжая она. Ещё и царапучая оказалась, цыганское отродье! На башке мешок, а она царапается! Вон как щёку мне распластала, я со злости и треснул ей хорошенько. Зато всю дорогу лежит да помалкивает, даже кляп не нужен.
Тревога и страх навалились на Любочку, она старалась лежать тихо, не шевелиться. Пусть злодеи думают, что она до сих пор без чувств.
– А где ты видел, Влас, чтобы цыганки в сарафаны рядились? – снова послышался второй голос. – Нееет, не похожа она на бродяжку, обманул нас старик, какой-то у него расчёт был, не иначе.
– А какая нам разница, чего он там удумал, если щедро заплатил? Может, бросить её тут, в лесочке, да и уехать? Пока она очухается, мы уже далеко укатим!
